В начале 1990-х, проработав три года составителем поездов (а проще – расцепщиком вагонов) на сортировочной горке, я сдал на шестой разряд и стал считаться классным специалистом. Вскоре меня вызвали в отдел кадров, вручили бумагу и поздравили:
– С почином тебя. Получи своего первого ученика. Твоя задача – в течение трёх месяцев научить парня, как нужно правильно расцеплять вагоны. Достигать высоких производственных показателей, одновременно со строгим соблюдением правил техники безопасности.
1993-й год. Страна катится в тартарары, а мы с моим учеником Костиком осваиваем нехитрую составительскую премудрость. Я беру кусок трёх-четверной трубы, длиной эдак метра два с половиной. С одного конца к ней приварена большая вилка в два зубца, с другого – поперечная ручка. Это ничего, что Костик маленького роста. Вилка длинная, куда надо, достанет.
Основная задача нашей работы состояла в том, чтобы во время движения надвигаемого на горку состава просунуть вилку в межвагонное пространство и, поддев ею цепочку, свисающую рядом с вагонной сцепкой, движением рукоятки одновременно вверх и назад, щелчком расцепить вагоны.
– Главное при этом – не увлечься и самому не войти в межвагонное пространство, иначе недалеко и до беды. Помни об этом всегда. Даже когда освоишься и будешь работать «на автомате», чуть ли не с закрытыми глазами. Вагоны, друг, панибратства не прощают.
Когда-то эти же слова говаривал и мой учитель Вова, составитель поездов седьмого разряда, фамилии я его уже не помню. Меня-то он учил, а сам однажды расслабился – и остался без ноги. Хорошо ещё, что так отделался. А виной всему водка.
Зато мой ученик Костик спиртным не увлекался. И не только водкой, но и вином.
Потому как пить он не умел. Даже не то чтобы не умел, а просто не пил. На это была особая причина.
Костик не сообразил сделать поправку на свой малый рост. Пили все, а рухнул один только он
Однажды ребята после смены решили что-то отметить. Я, «конченый трезвенник», в таких мероприятиях участия не принимал, а Костик остался и пил наравне со всеми. Только он не сообразил сделать поправку на свой крошечный вес и малый рост. Пили все, а рухнул один только он.
Через два дня, перед очередным заступлением на смену, Костик поразил меня своим внезапно преобразившимся внешним видом. Мало того, что он заявился на работу начисто выбритым и постриженным аккуратнейшим образом, вдобавок ещё и брюки у него были выглажены так, как они не гладились до этого никогда прежде. В глянце его ботинок отражалось всё окружающее нас мироздание, а сам он, благоухая дорогим одеколоном, являл образец добропорядочного гражданина и примерного отца семейства.
Проходя мимо работяг и видя наши вытянувшиеся от удивления физиономии, он бросил нам непринуждённо:
– Про водку при мне, пожалуйста, впредь ни слова. Никогда, даже во сне.
Ночью Костик сделал мне знак: мол, пойдём, наедине покурим. Выйдя из будки обогрева, он оставил прежний непринуждённый вид и, ухватившись за голову, громко зашептал:
– Это был кошмар, Шура! Они судили меня семейным судом. Представь себе такую картину. Только я пришёл в себя, очухался от винных испарений, а они уже собрались: мать, тёща, жена и её сестра. Поставили меня, как какого-то шпанюка, посреди комнаты, а сами расселись полукругом напротив. Вчетвером, ещё и дочка у жены на коленках. Знаешь, мне ещё никогда не было так стыдно. Короче, всё: сухой закон.
***
Мой ученик – молодой парень, лет 25, человечек маленького роста, с такими же маленькими аккуратными усиками и с неизменной сигаретой в зубах. Дымил он постоянно, как паровоз. Мы удивлялись:
– Дома, когда спать ложишься, тоже небось без сигареты не засыпаешь?
Тогда-то он нам и рассказал. Оказывается, покуривать Костик начал ещё до службы в армии, а по-настоящему пристрастился к папиросам во время войны в Афгане. Полтора года просидел человек в крошечном блиндаже на горе, с которой на много километров вокруг просматривалась единственная дорожка, петляющая по дну глубокого ущелья. Трое-четверо бойцов и пара пулемётов надёжно запирали проход в афганских «Фермопилах», в то время как их укромное «гнездо» можно было достать только сверху, огнём с «вертушки». А вертолётов у моджахедов не было.
– Красиво, конечно, только целых полтора года я не видел живых людей, кроме тех нескольких бедолаг, что вместе со мной всё это время томились на вершине горы. Раз в две недели нам забрасывали воду, еду и топливо для печки. Вертолётом же доставлялось пополнение, а дембеля отправлялись домой.
Начнёшь расспрашивать: как там, повоевать-то пришлось? А он тебя точно не слышит – и начинает рассказывать про горы. Это тебе не на 10 дней выбраться куда-нибудь в Альпы или на Красную поляну. Полтора года безвылазно, в любую погоду, в обнимку с облаками или без них, парить над землёй, точно ты такая же птица, что и те, которые висят в воздухе рядом с тобою. Вместо уютного гостиничного номера – прокуренная пещера, приспособленная для жизни, в том числе и при -30, а вместо лыж с фуникулёрами – прибор ночного видения и друг-пулемёт.
Однажды ясной летней ночью, в перерыве между разборками составов, мы вдвоём стояли на горке и, запрокинув головы, любовались звёздным небом.
– Ты посмотри, Костя, какая красота!
Костик, затягиваясь сигаретой, сперва молча вместе со мной вглядывается в небо, а потом начинает рассказывать, как низко, совсем рядом с их «гнездом», висели над горами звёзды:
– Кажется, протяни руку – и вот она, уже твоя. Мне до сих пор снятся яркие афганские звёзды, лежащие на моих ладонях.
Мне до сих пор снятся яркие афганские звёзды, лежащие на моих ладонях
А мне и сегодня порой снятся вагоны. Будто я возвращаюсь и снова работаю на железке. Бегаю вдоль состава с длинной металлической вилкой в руках и расцепляю вагоны. Когда получается, когда нет.
Последний раз, вернувшись во сне на горку, я не расцепил ни одной сцепки. Дежурный диспетчер орал на меня по громкой связи, я честно пытался, но ничего не получалось. Тогда же, во сне, я сказал себе: всё, ты ни на что не годен, не приходи сюда больше. Собрал вещи и ушёл. После этого вагоны стали сниться всё реже.
***
До того как я стал священником, мы с Костиком проработали в одной бригаде целых 7 лет. Этого достаточно, чтобы изучить друг друга и научиться друг друга понимать.
Став священником, я ушёл с железной дороги, но ребят своих помнил, а они все эти годы слали мне приветы и даже иногда приезжали в храм.
Последний раз, перед Прощёным воскресеньем, мне позвонил один из них и сказал, что ему нужно со мной о чём-то посоветоваться. Я ответил: конечно, приезжай, обязательно поговорим.
После службы он подошёл ко мне. Я предложил подождать и вместе со мной отправиться в трапезную.
– Там и пообщаемся.
Он улыбнулся:
– Не надо. Я всё услышал из вашей проповеди.
– Тогда расскажи мне о наших ребятах.
Он стал рассказывать, что на горке из тех, кто тогда работал вместе со мной, осталось всего только четверо ветеранов.
– Костик узнал, что я к вам собираюсь, тоже хотел было со мной поехать, но что-то у него не получилось. Какой он сейчас? Да всё такой же – маленький и смешной. Да, вот только стал совсем беззубым. Врачи говорят: «Эхо Афгана».
Я попросил моего товарища:
– Слушай, не надо со мной на «вы», ладно?
– Ладно. Просто ты стал таким настоящим… попом, что ли. Таким колоритным.
– Это только с виду. На самом деле я такой, как и прежде, всё в том же в оранжевом жилете. Костику передай, что я по нему скучаю и буду рад, если он надумает приехать.
– Ладно, передам.
***
Вторая неделя Великого Поста. Сегодня 40 лет со дня кончины Сергея Иосифовича Фуделя. С самого утра собираюсь поехать послужить у него на кладбище. Только сегодня у нас вторник, и, по устоявшейся традиции, с утра идём в поселковую часовню – служить молебен о болящих. Вчера вечером позвонили из бассейна:
– Батюшка, ты не забыл? Каждый год накануне 8 марта мы традиционно освящаем наш бассейн. Завтра мы тебя ждём.
Пришлось перед молебном идти освящать бассейн. Ничего не поделаешь – тоже традиция. Потом причащал старушек. Сперва в самой часовне, потом на дому. И только затем засобирался в Покров, на старое кладбище – к Сергею Иосифовичу.
Была и ещё причина ехать в соседний с нами город. Взялись мы тут с одной верующей женщиной ухаживать за нашей общей знакомой. Когда-то она сама нас об этом попросила. Человек она одинокий, никому не нужный. Мы пообещали, а теперь пришло время исполнять обещанное.
Плохо быть стариком, ох, как плохо. Памяти никакой. Меня она уже не узнаёт. Смотрит на мой крест и всякий раз вежливо интересуется:
– А вы, батюшка, где служите?
При этом бабушка очень активная, продолжает ходить в храм и по магазинам. На днях вернулась она к себе домой, закрылась изнутри, и всё. Вечером приходим её кормить, а она ключ не найдёт.
Один раз пришли, второй. Нет ключа. Плачет старый человек, скребётся по ту сторону двери, а сделать ничего не можем. Мы – в милицию.
– Это не по нашему профилю. Обращайтесь в МЧС.
Вопреки нашим ожиданиям, спасать бабку никто не стал, зато нам подсказали номер телефона фирмы, специализирующейся на вскрытии дверей. Два дня мы не могли по нему дозвониться. Наконец нам ответили:
– Что? Только после праздника. Где живёте? Так далеко?! Нет, мы вашу сторону не обслуживаем.
Что делать? Ищу знакомых слесарей, и на вторник мы договариваемся ехать освобождать несчастную старушку.
***
Суета сует. Утром на молебне я слёзно просил Сергея Иосифовича помочь нам с этой злополучной дверью. И, как вариант, предлагал – пускай бы старушка нашла у себя в сумке потерявшийся ключ, а нам не пришлось бы ломать замки.
Приехали. Выгружаем из машины ящик с инструментами, болгарку, шуруповёрт. Собрались подниматься на пятый этаж. Вдруг видим: рядом с нами останавливается такси, и из неё выходит наша бабушка. Меня она, конечно, не узнаёт и пулей мчит к себе наверх.
Я только и успеваю что крикнуть:
– Нашлись ключи-то? Где же они у тебя были?
– С первого по седьмое! – Доносится до меня откуда-то сверху.
Спасибо, Сергей Иосифович! Слава Богу, старушка спасена, теперь со спокойным сердцем можно отправляться к тебе на кладбище служить литию.
Снова загружаем инструменты в машину, прощаюсь с мужиками и отправляю их домой, а сам, радостный, усаживаюсь за руль. В этот момент у меня в кармане пищит телефон, пришло сообщение. Представил, что кто-то додумался поздравить меня с 8-м марта, и рассмеялся. Матушка смотрит на меня удивлённо:
– Что-то вспомнил?
– Да так, – улыбаюсь ей в ответ и достаю телефон.
Читаю и ничего не понимаю: «Саня, прости за новость. Нашего Костика ночью разрезало на горке пополам».
Раньше я бы, наверно, заплакал. Теперь уже не плачу, только комок подкатывает к горлу
Раньше я бы, наверно, заплакал. Теперь уже не плачу, хотя со слезами легче – они помогают. Только комок подкатывает к горлу и становится больно. Где собирается эта боль, непонятно. Кажется, будто она повсюду и в то же время нигде конкретно.
Так, что я сейчас делаю? Сейчас я сижу в машине и собираюсь к Сергею Иосифовичу. Правильно, нужно молиться, ехать к нему и молиться. Молитва спасает, в том числе и от боли.
Наконец мы добрались до старого покровского кладбища. Идём по твёрдому, слежавшемуся снегу. Кругом всё тает, всюду слякоть и грязь, а здесь – морозно и тихо. Мы с матушкой – одни на всём кладбище. Подошли к могилкам. Теперь их уже четыре. Зажигаем принесённые с собою свечи и начинаем литию. Молимся об исповеднике Сергии и его супруге Вере Максимовне, обо всех наших, кто упокоился вместе с ними здесь же, на этом кладбище. Молюсь и о Костике, моём первом и последнем ученике, которого я когда-то, почти четверть века назад, учил работать составителем поездов, а проще говоря – расцепщиком на горке.
Обратил внимание, что всякий раз, когда мы молимся у могилки Сергея Иосифовича, к нам обязательно подойдет какая-нибудь кошка или птица, прилетит и, усевшись рядом, будет ждать окончания службы. В этот раз непонятно откуда появился цыганёнок и стал выпрашивать копеечку.
Домой я ехал, успокоившись, боль отпустила. Спасибо, Сергей Иосифович: ты можешь утешить и поддержать. Я вёл машину, и только одна единственная мысль всё никак не давала мне покоя. Как теперь останутся без Костика далёкие афганские звёзды? Они ведь уже так привыкли нежиться на его тёплых ладонях.
Священник Александр Дьяченко
Статью прочитали:
раз
