26 ноября 2018 года, Преосвященный Иннокентий, епископ Александровский и Юрьев-Польский, принял участие в презентации книги протоиерея Андрея Кордочкина «Кесарю кесарево? Должен ли христианин быть патриотом?», которая состоялась в Москве. Владыка поприветствовал отца Андрея и поделился своими воспоминаниями знакомства с пастырем, когда помогал проектировать храм Рождества Христова в Мадриде.
Лежит на диване и любит страну, ищет врагов, поддерживает действующую власть или борется с фашизмом — кто такой настоящий патриот и что он должен делать, если представления об интересах страны изменились? Помогает ли нашей любви к Родине симфония Церкви и государства, размышляет протоиерей Андрей Кордочкин в ходе дискуссии, которая прошла на презентации его книги «Кесарю кесарево? Должен ли христианин быть патриотом?» в культурном центре “Покровские ворота”.
Вопрос, который лег в название книги – «Должен ли христианин быть патриотом?». Я хотел бы несколько слов сказать о том, почему мы не говорим о самоочевидном. Мы же не говорим о том, должен христианин быть честным человеком или порядочным человеком. Почему мы тогда ставим вопрос о патриотизме, о котором обычно говорим, как о чем-то абсолютно самоочевидном?
Дело в том, что, как вы понимаете, не существует единого общего определения патриотизма, но любое определение начинается с того, что это любовь человека к своей родине. Мне кажется, здесь спорить особо не о чем, потому что француз любит Францию, американец любит Америку, русский человек любит Россию, и мы можем критически высказываться о своих странах, но не потому что мы их не любим. Может быть, мы не вполне согласны с политическим курсом, может быть, нам не очень симпатичны политические лидеры, но в общем и целом любовь человека к стране – это абсолютно простое и естественное чувство, которое не нуждается в специальном оправдании. На этом мы могли бы закончить нашу сегодняшнюю встречу.
Но не получится, потому что ни одно из существующих определений патриотизма не ограничивается любовью. Может быть, при слове “патриот” у вас возникают разные ассоциации, но человек, который лежит на диване и говорит: «Я очень люблю свою страну, но я не готов оторваться от дивана, чтобы что-то для нее сделать» – это не совсем патриот.
Патриотизм – это всегда очень активная деятельная позиция. В чем же выражается эта деятельность? Обычно в определениях патриотизма речь идет о готовности бороться с врагами страны или эту борьбу поддерживать, также это готовность защищать интересы страны. Наверное, если у меня есть семья, то для меня интересы моей семьи важнее, чем интересы какой-то другой семьи, о которой я ничего не знаю, но если на страну напали, то понятно, что нужно ее защищать или, по крайней мере, быть готовым поддержать эту защиту. Но когда мы говорим о врагах и об интересах, мы встаем на достаточно скользкую почву.
Здесь я вам хочу привести два примера. Представьте себе, мы сейчас говорим не о какой-то конкретной стране, мы говорим о патриотизме в целом. Представьте себе, что вы живете в стране, назовем ее условно страной X, в это время в другой стране Y начинается гражданская война. Власти вашей страны X говорят о том, что в интересах вашей страны поддержать одну из противоборствующих сторон в стране Y, которые, соответственно, являются врагами. Война эта сопровождается патриотической риторикой, и если вы эту войну не поддерживаете, то вас, соответственно, обвиняют в отсутствии чего? Должного патриотизма.
Это пример не выдуманный, это примерно то, что произошло в Америке в 1964-65 году, когда началась война во Вьетнаме. Антивоенное движение в Америке обвиняли в том, что оно недостаточно патриотично. Нужно отдать должное людям, которые возглавляли это движение – они не говорили: «Мы против войны во Вьетнаме, потому что мы против американского патриотизма». Они сказали: «Наше сопротивление войне, наше участие в антивоенном движении – это и есть наше проявление патриотизма». Именно война во Вьетнаме и стала тем стимулом, с которого началось критическое осмысление термина “патриотизм” в западной мысли.
Вообще, когда мы с вами говорим об интересах страны, интересы всегда формирует власть. Власть имеет свойство меняться просто по своей природе. Не может быть такого, чтобы в стране какая-то одна политическая сила правила вечно. Власть меняется через выборы, через революцию, через что угодно. Когда власть меняется, то меняются представления о том, каковы интересы страны. То, что отличает разные политические силы в тех странах, где разные политические силы представлены на политическом поле, это и есть разное представление об интересах.
Таким образом, встает вопрос: если меняется власть, если меняются представления об интересах страны, то что должен делать патриот? Он должен следовать за тем, что провозглашается как интересы новой властью? Тогда он, наверное, не совсем патриот, он, скорее, приспособленец. Или он должен оставаться при своих идеалах, тогда его как раз легко могут обвинить в отсутствии должного патриотизма.
Враги – это тоже не обязательно те, кто напал на твою страну. Если вы посмотрите на историю военных конфликтов за последние пару десятков лет, вы увидите, что государство может идентифицировать своих врагов на другом конце планеты – во Вьетнаме, в Ираке, в Ливии, в Сирии, где угодно. Конечно, эти враги будут всегда идентифицироваться как враги политические, а не как экономические, потому что даже за деньги никто не хочет идти умирать за нефтяную трубу, но все-таки очень часто эти враги будут соседствовать с нефтяными вышками в Ираке, в Ливии или в Сирии.
Одно из основных проявлений патриотизма в современном обществе – это антифашизм, и это вполне объяснимо, понятно. Это та позиция, которую разделяю я, но, тем не менее, я считаю, что прежде чем говорить об антифашизме, нам хорошо бы понять, что мы вообще имеем в виду, когда мы говорим слово “фашизм”: какое сообщество, какую политическую силу или какое мировоззрение мы называем фашизмом? То, которое само себя идентифицирует как фашистское, или есть какие-то внешние признаки, которые позволяют нам идентифицировать это сообщество и это мировоззрение как фашистское.
Если мы говорим о фашизме только лишь как о тех людях, которые сами себя называют фашистами, нам, скорее всего, придется ограничиться Италией 20-х годов. Потому что гитлеровская Германия не называла свою национальную идеологию фашистской, она ее называла национал-социалистической. Но, тем не менее, несмотря на это, понятно, что мы можем говорить о гитлеровской Германии как о фашистском сообществе, несмотря на то, что само слово “фашизм” у Гитлера в книге «Моя борьба» (экстремистский материал, запрещенный в России) упоминается только три раза, и при этом все три раза применительно к Италии.
Каковы тогда внешние признаки фашизма? Нацизм может быть составной частью фашистской идеологии, как в гитлеровской Германии, он может ею не быть, как он не был, например, в Италии Муссолини. Фашистское общество, фашистское государство, мировоззрение – оно однопартийно и милитаризовано. Оно оправдывает насилие и террор против инакомыслия; оно, безусловно, основано на отрицании либерализма, то есть на отрицании индивидуальных прав и свобод – это то, что Гитлер в этой книге повторяет несколько раз; оно оправдывает уничтожение или репрессии в отношении значительной части граждан для достижения политического единства; в нем значительную роль играет фигура национального лидера.
Поэтому, если хотите, отличительная марка фашистского сообщества – это сверхценности этой фасции (фашины), сверхценность корпорации, которая достигается за счет полной девальвации жизни отдельного человека. В этом смысле я абсолютно убежден, хотя понятно, что гитлеровская Германия и сталинская Россия во многом не похожи, мы не можем говорить, что это одно и то же, между ними существует все-таки достаточное различие, но мы не можем отрицать того, что эти внешние признаки фашизма применимы и совпадают в обоих обществах.
Поэтому настоящий антифашист сейчас – это человек, который не заигрывает с антифашистской символикой, с антифашистской терминологией. Настоящий антифашист – это как раз тот человек, который готов защитить человека от корпорации. Когда корпорация говорит человеку: «Кто ты такой? Тебя вообще нет, ты – гнида, ты вообще никто. Мы сделаем так, что ты исчезнешь, и тебя никто не заметит». Тут те люди, которые оказываются рядом в этих случаях, я думаю, что они и есть настоящие антифашисты.
И вот мой личный ответ на вопрос о том, является патриотизм добродетелью сам по себе? Я считаю, что патриотизм как таковой добродетелью не является. Я считаю, что патриотизм может быть очень опасен в руках и в сознании человека, у которого нет ясного понимания о том, что такое добро и что такое зло. Я думаю, что пример в Германии в XX веке нам это показал.
Тем не менее, я считаю, что патриотизм может быть добродетелью в сознании и в руках того человека, у которого есть ясное понятие того, что есть добро, что есть зло, и который, защищая интересы своей страны, не исходит из принципа, который обычно называется готтентотская этика.
Готтентоты – это одно из племен южной Африки, о которых Владимир говорил вначале, представляя меня, а этот принцип заключается в том, что если у меня украли вола, то это плохо, а если я украл вола, то это хорошо. Я думаю, что в свете этой этики патриотизм очень опасен. Но если человек или сообщество более духовно и нравственно развито, тогда патриотизм действительно может быть и должен быть добродетелью.
Я могу вам пожелать, чтобы вам было немножко не по себе, когда вы слышите какие-то готовые ответы по телевизору или где-то какой-то транспарант увидите по дороге. Чтобы у вас была способность критического осмысления, и чтобы вы могли ставить вопросительный знак после того предложения, в котором, как правило, стоит или точка, или восклицательный знак.
Вопрос из зала: В начале ноября вышло интервью отца Георгия Кочеткова. И, отвечая на вопросы, он говорит о том, что причиной раскола, кризиса в Церкви и последующих возможных таких кризисов является та византийская модель – симфония власти и Церкви, которая сложилась очень давно и уже давно устарела, но продолжает существовать. На вопрос журналиста, возможно ли это преодолеть, он ответил, что можно, если все прихожане будут как-то так поддерживать какую-то альтернативу и большую демократию в церковной власти.
Мне кажется, здесь очень много пересечений того, что происходит в Церкви, и того, что происходит в государстве, потому что эта симфония неразрывно процессы объединяет. Как вам кажется, какие-то вообще существуют пути преодоления этого синдрома или нет? Или, может быть, это правильная система и стоит ее придерживаться и дальше?
Священник Андрей Кордочкин: Мне кажется, что когда мы говорим “Церковь и государство”, то мы говорим о первом и о втором как о некоторых организованных структурах, которые находятся в определенном взаимодействии друг с другом. Я думаю, что так дело дальше не пойдет.
Мы все-таки можем и должны говорить о Церкви прежде всего как о народе Божием. И когда мы говорим о голосе Церкви, то это прежде всего не голос иерархов, это не голос священнослужителей. Я думаю, что голос христианина, если он политик, если он министр, если он имеет какой-то авторитет, если человек в этом случае говорит, мотивируясь своей верой, то тогда его голос – это голос Церкви.
Мне кажется, что преодоление наступит тогда, когда мы не будем спрашивать, “почему тот-то то-то не сказал что-то о чем-то от лица Церкви”. Мне кажется, голос Церкви – это, прежде всего, голос самого сообщества верующих людей, которые есть Церковь. Потому что никакой другой Церкви нет. Церковь – это вы. Если вам скажут, что кроме вас есть какая-то другая Церковь, то вас обманывают. Поэтому, когда вы поймете, когда вы начнете слышать свой собственный голос, мне кажется, что мы преодолеем все эти вещи.
Поэтому когда говорят о симфонии, у Церкви нет, как мне кажется, призвания поддерживать оппозицию или поддерживать власть. Действительно, Царство Божие – не от мира сего. Андрей Борисович совершенно правильно сказал, что наше призвание в том, чтобы возвещать правду Божию, вот и все. А кто во власти, кто в оппозиции – это совсем не так важно.
Статью прочитали:
11 раз
